Его плоты сплавлял народ, его баржи тянул народ..."Летом 1950 года Виктор Некрасов в качестве корреспондента "Литературной газеты" прилетает в Сталинград. Тогда он писал:
"Перехожу через железнодорожную насыпь. За ней вторая. Этот участок надо было перебегать сломя голову - простреливался, проклятый, со всех сторон. Невольно посматриваешь на железнодорожный мост, из-под которого строчил пулемет. Взбираюсь на вторую насыпь. Вот тут... Нет, правее, метров на пятьдесят правее, мы рвали рельсы для перекрытия. А
там, на завороте - ну да, под насыпью видны еще остатки сваленного поезда - сидел под вагонами Василий Зайцев и щелкал противника из своей снайперской винтовки".читать дальше
Честно говоря, поражаюсь инфантильности читателей, считающих этот образец сугубо личных заметок шедевром литературы о В.О.В.
Читая то и дело приходило на ум, что это бытописание некоего абстрактного "генерала", оказавшегося на некоей абстрактной войне, которого "русский мужик прокормил".
Потому что весь боевой опыт автора сводится к 3 атакам, одна в день высадки, когда он бежал, ничего не помнил и ткнул не того (своего).
"Грушницкий бросается вперед, закрыв глаза. Это что-то не русская храбрость".
Затем атака на высоту и неудачная атака под командованием Абросимова.
В остальном половину книги герой (и автор) сидит в блиндаже, чертит схемы минных заграждений, пьет водку, чертит схемы подрыва, читает "Аполлон" за 1906 год, ожидая приказа подрывать завод...
Однако, если лейтенант Кузнецов у Юрия Бондарева киркой собственноручно долбит мерзлую землю, окапывая орудия, то у автора :
солдаты носят мешки со взрывчаткой...
Пришли саперы Лисогора, показал, где ставить мины. Саперу труднее всего, надо в грязи, в дождь, под ракетным обстрелом... Правда Керженцев мины не ставит, ему каждый день надо будет карточки писать в 3 экземплярах.
Цепь для подрыва опять же делает и чинит Григорий Акимович,каждые полчаса включает и заклеивает порванные провода.
Блиндажи и окопы роют, естественно не лейтенант инженерной роты..
Единственный раз Керженцеву лично пришлось вывинчивать взрыватель в финале книги. и он получил ранение. Отсутствие практики вероятно сказалось.
Название "Окопы" совершено не отражает деятельности героя. В окопах он бывает редко. Во всяком случае что написано , то и прочитано.
Сравните как описывает высадку и первый день в Сталинграде Василий Зайцев, служивший мало того, что в этой же дивизии, так еще и в этом же полку.
Зайцев отмечает что залегли на берегу, ориентируются моряки по звездам хорошо, но было застлано тучами. Не догадались произвести разведку, заметались по берегу, но в атаке врукопашную пригодились занятия на формировке со старшиной. (приемы борьбы со штыком и рукопашного боя, у него это тоже описывается).
Зайцев описывает бензобаки, строения, контору, метизный цех, как он выбирал пути подхода, где залечть в воронку, как подобраться через развалины.
Глаз таежника сразу заметил ТРОПКИ среди развалин. Как девочка в синем платьице вела раненных к переправе под обстрелом. Как проверяли подвалы и канализационную трубу, нашли раненных и проход к инструментальному цеху.
А Некрасов...
Штабной работник с личным денщиком.
В годы В.О.В. Сталин приказал ввести в штат ординарцев начиная с командира роты, но у Бондарева личных ординарцев мало и они больше действуют как посыльные, а не обслуга.
Здесь же герой пишет: Я лично выбрал Валегу себе в ординарцы. он 3 дулся, не хотел уходить от боевых товарищей...
Далее, при высадке Керженцев брезгливо отдает приказ Фесенко, из разведвзвода не обыскивать трупы, а сам вовсю шикует на трофейных обеспечениях. То ему Валега принес голубые шелковые подштанники против "вошей", то справил перешитую офицерскую шинель с золочеными пуговицами. То Валега зашивает штаны...
"Лейтенант такую картошку (не чищенную) есть не будет..."
Тьфу на такого героя.Мерзость. сразу белые поручики с денщиками вспоминаются, Максим Максимыч и царская и прочая дедовщина.
Герой у Некрасова какой-то односложный, ни к чему не ведет, не развивается. В душе у него никаких эмоций.
Напоминает чистенького ловко отдающего приказы "по уставу" Дроздовского, который других заставляет выполнять всю работу. Кузнецов когда посылает Уханова вылезти из воронки, потому что не может пошевелиться, то осознает этот момент. Решает, что в следующий раз пойду лично осматривать сектор, чтобы не уподобляться Дроздовскому.
Короче, подражательство "потоку сознания" в духе Хэмингуэевских рассказов.
Яркое описание военного чиновничьего аппарата.
«Я метал подчиненным бесспорные приказы, убежденный, что лучше тех приказов и быть не может. Даже на фронте, где всех нас, кажется, равняла смерть, моя власть возвышала меня. Сидя, я выслушивал их, стоящих по «смирно». Обрывал, указывал. Отцов и дедов называл на «ты» (они меня на «вы», конечно). Посылал их под снарядами сращивать разорванные провода, чтобы только шла звуковая разведка, и не попрекало начальство (Андреяшин так погиб). Ел свое офицерское масло с печеньем, не раздумываясь, почему оно мне положено, а солдату нет. Уж, конечно, был у нас на двоих денщик (а по-благородному «ординарец»), которого я так и сяк озабочивал и понукал следить за моей персоной и готовить нам всю еду отдельно от солдатской... Заставлял солдат горбить, копать мне особые землянки на каждом новом месте и накатывать туда бревешки потолще, чтобы было мне удобно и безопасно. Да ведь позвольте, да ведь и гауптвахта в моей батарее бывала, да!.. еще вспоминаю: сшили мне планшетку из немецкой кожи (не человеческой, нет, из шоферского сидения), а ремешка не было. Я тужил. Вдруг на каком-то партизанском комиссаре (из местного райкома) увидели такой как раз ремешок — и сняли: мы же армия... ну наконец, и портсигара своего алого трофейного я жадовал, то-то и запомнил, как отняли...» «Вот что с человеком делают погоны. И куда те внушения бабушки перед иконой! И — куда те пионерские грезы о будущем святом Равенстве!»
@темы:
история,
книги,
люди,
разное,
всякое